seminarist

Тынцовская вол.

Пример терпения.

В одной из школ Тынцовского района живет учительница с семейством; ей на прожитие не хватает средств. Что же она делает? Труженица идет на поденную работу — полоть в поле под палящие лучи солнца. В результате денного труда, она вечером несет, дорогое сокровище семейству: фунт хлеба и несколько золотников крупы. Радостно встречают труженицу дома, которая при виде сияющих детей, забывает всю свою усталость. Товарищи, будем-те все так терпеливы! Стойте, мужайтесь, крепитесь, помня, что придет время, оно уже близко, когда общий враг всех трудящихся масс — капитал, будет раздавлен и над нами радостно засияет луч светлой обновленной жизни.

Товарищ.

(Известия Владимирского Исполкома, 3 августа 1919).

В медицинском институте на первом курсе учат, что в чайной ложке 5 мл, в десертной 10, в столовой 15. Когда я переехал в Америку, то узнал, что здешние ложки мало отличаются от наших: в мерной столовой ложке пол-унции (14,787 мл) или три чайных ложки. Так я и прожил бы в уверенности, что ложки по всему миру одинаковые. Оказалось - ничего подобного. В британской чайной ложке не пять, а почти шесть (5,919) миллилитров, соответственно, в столовой - 17,758! При этом британская унция (28,4 мл) не больше, а меньше американской (29,6 мл). Пачиму?!

На газоне на самом краю Гайд-Парка, почти на обочине, расположилось большое восточное семейство. Длинные чёрные и серые платья, накидки, чёрно-седые умы и бороды. Закусывают. Арбуз у них, лепешки, ещё что-то. Тут же рядом стая голубей, которым они накрошили лепешку, сдержанно пирует в таких же черно-серых тонах.

- Ах, Наташа, вы опять вечером подаете мне утренний чай...
- Почему вы так думаете, барыня?
- Я прекрасно запомнила утренний чай: без хлеба и без сахара...

"Новый Сатирикон", июнь 1918, № 14

приветливый и опрятный, где я купил однажды вечером эскимо и минеральную воду - этот магазин назывался "Мания".

Если королю Англии случалось переходить Фоверсмилльский мост в Шревенхаме (графство Вильтшир), глава семьи, владевшей тамошними землями, должен был представить ему двух белых каплунов со словами: Вот, Сир, два белых каплуна, которых вы получите, но не теперь.

жалобы бывших ЖЖистов на Фейсбук, и вспоминаю анекдот: что тебе, царь-батюшка не давал вареной кукурузой торговать?

"Тем лицам, которые знакомы лишь с столичными колониальными магазинами, вроде Милютиных рядов на Невском, едва ли удастся составить себе представление о том, что такое бакалейная лавка в провинции, да еще в то отдаленное время, когда Антоша был подростком. Даже столичную овощную лавочку, в которой торговля ведется по мелочам, нельзя сравнить с бакалейною лавкой Павла Егоровича. Это было весьма своеобразное торговое заведение, вызванное к жизни только местными условиями. Здесь можно было приобрести четвертку и даже два золотника чаю, банку помады, дрянной перочинный ножик, пузырек касторового масла, пряжку для жилетки, фитиль для лампы и какую-нибудь лекарственную траву или целебный корень вроде ревеня. Тут же можно было выпить рюмку водки и напиться сантуринским вином до полного опьянения. Рядом с дорогим прованским маслом и дорогими же духами "Эсс-Букет" продавались маслины, винные ягоды, мраморная бумага для оклейки книг, керосин, макароны, слабительный александрийский лист, рис, аравийский кофе и сальные свечи. Рядом с настоящим чаем продавался и спитой чай, собранный евреями в трактирах и гостиницах, высушенный и подкрашенный. Конфекты, пряники и мармелад помещались по соседству с ваксою, сардинами, сандалом, селедками и жестянками для керосина или конопляного масла. Мука, мыло, гречневая крупа, табак-махорка, нашатырь, проволочные мышеловки, камфара, лавровый лист, сигары "Лео Виссора в Риге", веники, серные спички, изюм и даже стрихнин (кучелаба) уживались в самом мирном соседстве. Казанское мыло, душистый кардамон, гвоздика и крымская крупная соль лежали в одном углу с лимонами, копченой рыбой и ременными поясами. Словом, это была смесь самых разнообразных товаров, не поддающихся никакой классификации. Лавка Павла Егоровича была в одно и то же время и бакалейной лавкой, и аптекой без разрешения начальства, и местом распивочной торговли, и складом всяческих товаров - до афонских и иерусалимских будто бы святынь включительно, - и клубом для праздных завсегдатаев. И весь этот содом, весь этот хаос ютился на очень небольшом пространстве обыкновенного лавочного помещения с полками по стенам, с страшно грязным полом, с обитым рваною клеенкою прилавком и с небольшими окнами, защищенными с улицы решетками, как в тюрьме.

В лавке, несмотря на постоянно открытые двери на улицу, стоял смешанный запах с преобладающим букетом деревянного масла, казанского мыла, керосина и селедок, а иногда и сивухи. И в этой атмосфере хранился чай - продукт, как известно, очень чуткий и восприимчивый к посторонним запахам. Были ли покупатели Павла Егоровича людьми нетребовательными и не особенно разборчивыми, или же чай, лежа целыми месяцами рядом с табаком и мылом, удачно сохранял свой аромат - сказать трудно. Но покупатели не жаловались. Бывали, правда, случаи, что сахар отдавал керосином, кофе - селедкою, а рис - сальною свечкою, но это объяснялось нечистотою рук Андрюшки и Гаврюшки, которые тут же и получали возмездие в форме подзатыльников или оплеух - и нарочно в присутствии публики, чтобы покупатель видел, что с виновных взыскивается неукоснительно и строго."

(из воспоминаний Александра Чехова: он описывает лавку своего отца в Таганроге)

автоматы с газировкой за 3 копейки. А я вот помню за 4 - не из автомата, а из специального аппарата с двумя стеклянными цилиндрами. В цилиндрах был сироп, а управляла аппаратом буфетчица. В моей юности таких аппаратов было два, и оба на улице Баумана в Казани: один в магазине «Диета», другой - в уличном киоске. Я уважал их за архаичность (сейчас бы сказали «винтажность») - это было что-то из сороковых годов, из старых иллюстраций к Маршаку - и за сироп, не обобщенно-фруктовый, как в автоматах, а с запахом, кажется, черемухи. А сейчас даже изображения этого аппарата найти не могу - глупый Гугль показывает мне одни трехкопеечные ящики.

Малоизвестный фельетон, напечатанный в киевской газете "Свободные мысли" в октябре восемнадцатого года. Повод для него - слухи о большевицких планах по сносу царских памятников, но на самом деле это скорее рассказ о детстве автора, вроде куда более знаменитых, выходивших до революции. Поскольку нынче Пасха, не могу не поделиться. То есть, могу, конечно, но жадничать нехорошо.

Комментарии Станислава Никоненко привычно блистают эрудицией и глубокомыслием.

ВАРВАРЫ

Решено снять памятник Петру Великому.
На его месте ставится памятник Стеньке Разину.
Из газет

Это было тогда, когда фунт сливочного масла весил фунт, и стоил он 32 копейки, а я весил пуд и ничего не стоил.
В настоящее время без ложной гордости могу сказать, что я кое-что стою. Но теперь это, пожалуй, не штука, когда и фунт масла стоит 18 рублей...
Одним словом, в субботу на Страстной, после обеда мой огромный отец дружески-фамильярно дернул меня за ухо и предложил:
-- Сынок! Хочешь посмотреть, как баранов делают?
Пустой вопрос: хотел ли я? Конечно! Я на все мог смотреть с удовольствием: как столяр обстругивает доску, как соседская прачка гладит белье, трогая горячий утюг послюненным пальцем, и как дерутся собаки, хватая одна другую за хвосты и уши! Жизнь так прекрасна!

не столько продавали пирожки, сколько проигрывали их. Пирожок стоил пенни. Продавец с покупателем играли на этот пенни в орлянку. Если выигрывал продавец - он забирал монету и покупатель уходил ни с чем, если покупатель - он получал пирожок бесплатно. Пирожники говорили, что без орлянки у них бы никто ничего не купил.

Надо бы как-то использовать. Скажем, дешевый шоколадный батончик «Шлак или клад». В половине случаев под оберткой несъедобный кусок пластика. Покупатели любят азартные игры, вкладыши с призами, лотереи и проч. Тут азарт есть, а тратиться на приз не нужно.

Слово "кура" (в значении "курица, как пища") я впервые увидел у Довлатова, в Ариэле, и по наивности принял за особенность речи еврейских эмигрантов, которых описывал автор. Впоследствие, однако, я наткнулся на него в списке типично петербургских выражений, в одном ряду с парадным и поребриком. А вот откуда оно там взялось? Словарь Даля знает кур (петух) и кура (курица), но поиск в Корпусе Русского Языка не находит в литературе до самой Революции никакой куры, кроме реки на Кавказе и омонима, означавшего метель: этот омоним есть у Лескова, Глеба Успенского, Николая Полевого и Бунина и даже Льва Толстого.

После революции появляется кура-птица: у Вяч. Иванова, у какого-то Ник. Никитина, у Леонида Леонова, Алексея Толстого - во всех случаях автор передает просторечие и говорит о живой птице. Забавно, что в тридцатые годы эта птица появляется в дневниках Бунина ("ящерица на ограде, кура на уступе верхнего сада..."). Она же изредка попадается в военные и послевоенные годы. Первое в корпусе упоминание приготовленной "куры" - в повести С. Юрского "Чернов", написанной в семидесятых ("поджаристо хрустит сочная кура с корочкой"). И дальше никто "куру" не готовит - до самого довлатовского Ариэля. В девяностые, конечно, как с цепи эти куры сорвались. И вареные, и жареные, и в сметане, и в майонезе.

В общем, если слово это и питерское, то совсем новое, из семидесятых-восьмидесятых.

- вот такие - обвалять их в оливковом или ином растительном масле и поместить на противне в духовку при низкой температуре (250 F/120 C) на пару часов - возникает ощущение, что где-то ты сжульничал. Ничего ведь не делал, даже не посолил - почему же так вкусно?

по прозвищу Окорок, в оригинале называют Barbecue. Словарь Джонсона еще не знает этого слова, в первом издании словаря Вебстера (1828) барбекью определяется как "свинья, зажаренная целиком (в Вест-Индии)".

А вот почему холодец остается зимним блюдом? Нет, что он возник, как зимнее блюдо - как раз понятно. Скотину резали к зиме, холод бывал тоже в основном зимой. Но ведь сейчас-то, когда и мясо есть любое во всякое время года, и холодильники у всех имеются - идеальное ведь было бы кушанье в летнюю жару, в пару к окрошке. И холодное, и питательное. Такое мясное мороженое.

вместе с Гоголем, Державиным, Гиляровским и Чеховым непременно вспомнят Аверченко. Это, однако, недоразумение, и восходит оно, кажется, к одной-единственной книге: "Дюжина ножей в спину революции".

Читая дореволюционные, лучшие рассказы Аверченко, с разнообразной едой сталкиваешься довольно часто. Их действие то и дело происходит в ресторанах, пивных, кавказских погребках и вокзальных буфетах первого класса. Нельзя также сказать, чтобы автор обошел вниманием подаваемые там блюда - из них можно составить неплохое меню. Но если приглядеться, вкус этих блюд писателя интересует довольно мало. Он их перечисляет, а не описывает. Еда, как таковая, совсем ему неинтересна.( Read more...Collapse )

Удивительно, как спотыкались на терминах родства, легко проверяемых в любом толковом словаре, советские писатели.

У Дмитрия Кедрина старик-крестьянин пришел просить за арестованного сына:

Ваше благородие! Прилагаю при этом
Сдобных пирогов - напекла свекровь.
Имей, благодетель, сочувствие к летам,
Выпусти Петра, пожалей мою кровь.

Но этот ладно, у него и бабушка пекла фриштык. Но Довлатов, Довлатов!

Сапоги у меня были яловые, - откликнулся Замараев, - деверем пошиты.

Вот такой вот овощ будущего я видел сегодня в овощном магазине "А. Руссо и с-я"

Википедия говорит, что это романская брокколи. По-моему, это скорее готично.

худощавая дама протискивается к прилавку со своим стаканом кофе. "Это слишком светлый. Здесь двое сливок и одно молоко. Мне нужно два молока и одни сливки."

А вот Самуэль Джонсон в 1775 году посетил с Бозвеллом Шотландию и написал об этом книгу. В ней говорится:

...breakfast, a meal in which the Scots, whether of the lowlands or mountains, must be confessed to excel us. The tea and coffee are accompanied not only with butter, but with honey, conserves, and marmalades. If an epicure could remove by a wish, in quest of sensual gratifications, wherever he had supped he would breakfast in Scotland.

Нужно признаться, что завтрак у шотландцев, как горных, так и низинных, превосходит английский. К чаю и кофе подают не только масло, но также мед, джем и мармелад. Если бы эпикуреец, ищущий чувственных удовольствий, мог по желанию перенестись куда угодно, то завтракал бы он в Шотландии.

Иными словами, Джонсону в Шотландии подавали к завтраку хлеб не только с маслом, но и с вареньем - и это он счел верхом роскоши. В Англии он вовсе не голодал, ему приходилось есть за столами богачей и вельмож, и хороший стол Джонсон всегда ценил. Однако завтрака, подобного шотландскому, найти себе в Англии не мог.

То есть еще в конце 18 века британцы ели по утрам - континентальный завтрак.

когда домушник Билл Сайкс лежит в лихорадке, к нему приходит Феджин с подручными, и приносит еды: пирог с кроликом, булки, фунт масла, полтора фунта сахару, кусок двойного глостерского сыру, бутылку вина - и полфунта зеленого чаю. Вот проклятое советское наследие - никак не могу отделаться от ощущения, что нормальный чай для обычных людей - это черный, а зеленый и тому подобное - пижонские изыски.

Между прочим, цена этого чая - семь шиллингов шесть пенсов за фунт. Обремененный многочисленным семейством письмоводитель мистера Скруджа получает в неделю лишь вдвое больше.

И вот еще непонятное: восхваляя принесенную еду, Ловкий Плут говорит про сахар:
a pound and a half of moist sugar that the niggers didn’t work at all at, afore they got it up to sitch a pitch of goodness,—oh no!
Что же хорошего, если сахар сырой?

В этом году мои опыты по изготовлению кваса увенчались, наконец, относительным успехом. То есть то, что я делаю, можно уже распознать, как несомненный квас. Этим я, кажется, обязан одной ключевой детали: на одном сайте я прочел, что для успешного молочнокислого брожения необходима сравнительно высокая температура, не менее 24 градусов Цельсия. Тогда я, наконец, заметил, что многие рецепты рекомендуют закутывать ведро с квасом в одеяло, ставить его в таз с теплой водой и проч. И вот когда я позволил ему прежде закиснуть при такой температуре (к счастью, стояла жара), а потом, уже разлив и добавив сахар, подержал еще денек в тепле - квас стал получаться.

Я делал сначала закваску (сухари, заваренные кипятком до консистенции каши, заквасил пекарскими дрожжами), потом этой закваской заквасил первую порцию кваса (как и было предсказано, она получилась слабокислой и отдавала дрожжами), а дальше каждую последующую порцию заквашивал гущей от предшествующей. Делал таким образом квас на сухарях, на овсяной и на ржаной муке. Овсяный квас, благодаря приятной густоте, напоминает что-то кисломолочное, вроде кумыса или айрана.

Кстати, на другом сайте встретилось мнение, что вековая практика добавления в бутылку с квасом пресловутой изюминки потеряла смысл, потому что изюм теперь продают мытый, и никаких винных дрожжей на нем уже нет. Решения этой проблемы я пока не нашел.

Шуров и Рыкунин, "Тяжелый сон", 1949. Замечательный документ времен борьбы с космополитизмом и низкопоклонством. В данном случае - в области ресторанных меню.

Это была, кажется, не первая попытка вывести из русских меню "эскалоп африкен" и "суп пейзан". Вот эти страницы из неведомого справочника датируют будто бы концом двадцатых:( Read more...Collapse )
Тогда, конечно, старались сделать меню не более русским, а более демократичным.

На обратной стороне - музыкальная пародия "Стрекоза и муравей". В лучших традициях беспощадной советской сатиры пародируемых артистов по имени не называют. На всякий случай. Впрочем, в третьем номере легко узнать Вертинского.

Этот пост посвящается великолепному и непревзойденному юзеру rdp4v.

интерьеры ресторана "Медведь" на Большой Конюшенной.

Особенно любопытен снимок знаменитого "американского бара", где хорошо видно меню коктейлей.

Помимо высоких цен и английского языка, интересен состав меню. Уже 1905 год, но почти ни одного знакомого названия. Все коктейли "американского бара" можно найти в классическом руководстве 1862 года How to Mix Drinks Джерри Томаса. Девятнадцатый век продолжался.

А вот и буфетная стойка:
Это та самая стойка, у которой, по словам пролетарского критика Старчакова, величайшая революция помешала Аркадию Аверченко доесть соус кумберленд. "Правда, рюмка лимонной водки стоила полтинник, но за этот же полтинник приветливые буфетчики буквально навязывали вам закуску: свежую икру, заливную утку, соус кумберленд, салат оливье, сыр из дичи.

— А могли закусить и горяченьким: котлетками из рябчика, сосисочками в томате, грибочками в сметане…"

Просмотрел интересную книжку Марк Твена (по-русски она называется "Пешком по Европе").

В наше время для путешественников из США в Европу, хоть сколько-нибудь любящих поесть, кулинарное превосходство Европы - общее место; только там-то, во Франции, Италии или хоть в Греции, и можно угоститься настоящим образом. Марк Твен в 1880 году считал иначе. Обругав европейскую кухню, он для начала описывает идеальный американский завтрак:

...imagine an angel suddenly sweeping down out of a better land and setting before him a mighty porterhouse steak an inch and a half thick, hot and sputtering from the griddle; dusted with a fragrant pepper; enriched with little melting bits of butter of the most unimpeachable freshness and genuineness; the precious juices of the meat trickling out and joining the gravy, archipelagoed with mushrooms; a township or two of tender, yellowish fat gracing an outlying district of this ample county of beefsteak; the long white bone which divides the sirloin from the tenderloin still in its place; and imagine that the angel also adds a great cup of American home-made coffee, with a cream a-froth on top, some real butter, firm and yellow and fresh, some smoking hot-biscuits, a plate of hot buckwheat cakes, with transparent syrup—could words describe the gratitude of this exile?

представьте себе, что ангел, вдруг спустившись на землю из горнего мира, поставил перед ним мощный бифштекс «портерхаус», этак дюйма в полтора толщиной, горячий, огневой, потрескивающий с пылу с жару; он чуть припорошен душистым перцем и сдобрен тающими кусочками масла несравненного качества и свежести; он источает драгоценный мясной сок, смешивающийся с подливкой, среди архипелага аппетитнейших грибочков; по отдаленным окраинам обширного бифштекса в двух–трех местах кудрявятся желтоватые выселки нежного жира; длинная белая косточка, отделяющая филейную часть от вырезки, торчит на положенном месте. И вообразите, что ангел принес ему вдобавок большую чашку домашнего кофе по–американски — со взбитыми сливками*, порцию настоящего масла — ядреного, желтого, горстку свежеиспеченных дымящихся бисквитов, тарелку горячих гречишных лепешек под прозрачным, как слеза, сиропом, — какими словами описать восторг и благодарность осчастливленного изгнанника! (пер. Р. Гальпериной)

Полуторадюймовый портерхауз-стейк на завтрак, в сопровождении не только бисквитов (не пирожных, а нечто вроде несладких пышек), но и гречишных лепешек - они действительно так завтракали?

Европейский же кофе Твен описывает так: in Europe, coffee is an unknown beverage. You can get what the European hotel-keeper thinks is coffee, but it resembles the real thing as hypocrisy resembles holiness. It is a feeble, characterless, uninspiring sort of stuff, and almost as undrinkable as if it had been made in an American hotel. The milk used for it is what the French call "Christian" milk — milk which has been baptized. After a few months' acquaintance with European "coffee," one's mind weakens, and his faith with it, and he begins to wonder if the rich beverage of home, with its clotted layer of yellow cream on top of it, is not a mere dream, after all, and a thing which never existed.

Кофе — напиток неизвестный в Европе: вам могут здесь предложить только то, что в европейских гостиницах выдается за кофе, а это так же не похоже на то, что вы просите, как ханжество не похоже на благочестие. Эта мутная, пресная, тошнотворная бурда почти столь же непригодна для питья, как и та, которую подают в американских отелях. Молоко к нему вам приносят того сорта, которое во Франции именуется «христианским», ибо оно подверглось обряду крещения. После нескольких месяцев знакомства с европейским «кофе» у человека слабеет рассудок, а с ним и вера, и его одолевают сомнения: а вдруг тот душистый напиток, который он привык пить дома, с густым слоем жирных, запекшихся сливок, плавающих поверху, лишь сон, пустое наваждение?

Он мне попадается на глаза не чаще раза в год; отчего-то, увидев его на прилавке, я не могу удержаться и покупаю. Я уже покупал его в Казани, в Москве, в Иерусалиме, в Афинах, в Севилье, в Нью-Йорке... Вот теперь купил в Бостоне. После этого я пробую кусочек, и тут же вспоминаю, что все прошлые разы рахат-лукум был точно такого же вкуса, и совершенно мне не понравился. Собственно, я вообще никогда его не любил. Коробка с рахат-лукумом потом неделями стоит на кухне. Время от времени я с отвращением съедаю липкий, вязкий, приторный кубик, с которого сыплется сахарная пудра, и гадаю, что заставило меня купить такую гадость.

Мудрая ikadell на это сказала: всё на свете пребывает в равновесии; за это где-нибудь на другой стороне земного шара - в Персии или в Турции, - мучается какой-нибудь любитель рахат-лукума. Всякий раз, как только он захочет купить своего любимого лакомства, рахат-лукум кончается у него перед носом.

В прейскуранте кондитерской фабрики "Абрикосова с-я" 1912 года упоминаются, в числе прочего, шоколадные конфекты "Яснополянская картошка". Интересно, они нарочно?

Еще существовал шоколад "Ясная поляна" и "Яснополянская" карамель.

Вообще, в России, которую мы потеряли, как только не назывались конфеты. В том же каталоге - карамель "Братья Карамазовы", конфекты "Пенелопа", "Спесь", "По перу", шоколад "Торговцы", "Народная жизнь", "Домашнее хозяйство", "Пастьба", "Каллиграфический" (самый отчего-то дешевый), шоколадные конфекты "Спаржа в пралинэ", "Огурцы", "Лук", "Бобы", "Портмонэ", "Зоология рыб", английские бисквиты "Пию-пию", "Шу-шу", "Ням-ням", "Тип-топ", "Снопы", а также "Брекфест с сыром - нежный и слабый сорт, который рекомендуем требовать в небольшом количестве".

На az.lib.ru выложили интереснейшее чтиво: рассказ французского старинного автора из жизни русских крестьян в переводе Леси Украинки. Можно только удивляться, как глубоко сумел проникнуть безвестный парижский беллетрист в душу простого русского человека, как понял русское сердце.

Жорж Д'Эспардес (думаю, опечатка. Подозреваю, что это французский беллетрист Georges D'Esparbes, 1863-1944)
УХ! ВОЛКИ!

Мужичок Стацевско с трудом поднимается. Утро. Голуби, воркуя, порхают по светлой крыше из маисовой соломы. Лошади, стоя у яслей, фыркают от нетерпения. Мужик одевается, натягивает лезгинские панталоны, оборачивает ноги накрест онучами -- четырьмя красными шерстяными полосами -- и наконец надевает шубу, славную шубу, очень длинную и очень теплую, которая стоила два рубля и годовой сбор меда. Баба Кивкин, его жена перед богом, спит, растянувшись на печке. Он бьет ее пальцем по носу, щекочет по лицу от правой щеки к левой. Он ее будит и говорит:
-- Я еду к тестю, в город, купить то, что ты мне приказала: кобыльего молока два меха, флейту еще тоном повыше, чем у брата Серкова, и жирную овцу, которую ты зажаришь к заговенам.
И мужичок, как добрый муж, играет со своей женой. Он тихонько похлопывает по лбу, потом по ноздрям и по шее.
Он говорит ей:
-- Я возьму с собой Попова, нашего сынка. Воздух свеж. Это расшевелит Попова! Это его расшевелит!
И мужик принялся шумно хохотать.
Мужик -- честный человек. Он занимается сапожным ремеслом. Он ходит в церковь, никогда не ругается. Крестится, когда встречает похоронную процессию, молится каждый вечер и знает, что если его рука взнуздывает лошадь, то ему помогает бог.
Он будит своего сына. Попов протирает глаза кулаками, даже плачет, не зная, чего от него хотят, но мужик возвышает голос и говорит:
-- Я еду в город купить кобыльего молока, флейту и овцу. Кто хочет со мной?
-- Я! -- кричит Попов.
Отец берет сына; сажает его к себе на плечо и идет в конюшню. Потом он закладывает свою телегу с тонкими осями, с высокими колесами, пристегивает лошадей к кожаному дышлу...
Заря; свежий лиловый рассвет разливается над деревней.
И Стацевско и Попов уже в телеге, они хорошо уселись, хорошо закутались. Мужик погоняет лошадей ударом кулака и кричит бабе:
-- Я привезу тебе сегодня вечером молока, флейту и овцу!

Они уехали со двора.

Его фотографии давным-давно гуляют по сайтам "маразмов". Все успели поржать - опечатка на печеньи (хорошо бы еще выпустить опечатные пряники). А они его, между тем, до сих пор выпускают, и опечатку исправлять не собираются. Более того, "Анёла" - его официальное название, оно есть на сайте изготовителя - петербургской фабрики "Авангард". И более того - ее сайт украшен изображениями этого самого печенья. Заставляет, знаете, задуматься.

С другой стороны, не всегда виноваты копирайтеры. Вот увидел я какао "Принцесса" - и десять минут меня "корчил тупой смешок, как бересту на огне". Вероятно, у меня извращенное воображение.